Судьба — солдатская - Борис Орлов

— Не знаю, что и делать… Уйти к фронту, к нашим?

Да, он сказал «к нашим», потому что понял: и для Ганса с его товарищами советские люди, Красная Армия — что-то дорогое, близкое; и эти люди, одетые в форму гитлеровцев, так же жаждут гибели нацизма, как он, Зоммер, как весь советский народ, как все честные люди земли.

Зоммер посмотрел на Ганса с любовью. Услышал, как тот ответил ему на его слова:

— «Не знаю» слово плохое. Надо бороться. А вот как? Мне кажется, тебе действительно надо уходить из города. Надо знать, что такое гестапо, методы их работы. Сейчас ты для них — приманка. Наступит срок, и они тебя схватят. Их нравы нам известны. Поэтому уходи. Хорошо уйти к своим, за фронт. — Ганс улыбчиво посмотрел в глаза Зоммеру. — Доберешься, передай пламенный привет от нас, скажи: «Мы верим, что нацизм рухнет… Прогрессивные силы мира помогут Германии стать свободной».

Зоммер и Лютц просидели у воды с полчаса. Антифашист, поднимаясь уже, проговорил:

— Жаль, что ты потерял связь с подпольем. Когда я рассказал своим о тебе, они специально поручили мне найти тебя, чтобы ты помог нам установить связь с вашими людьми.

Зоммер насупил брови. Тяжело вздохнув, протянул Лютцу руку и почему-то вдруг сказал:

— А с Карлом Миллером ты поступил очень рискованно. Кто-нибудь мог и заметить.

— А что мне оставалось делать? — с лукавинкой в глазах посмотрел на него Лютц. — Эта мразь начала за мной следить — у меня не было выхода. Конечно, я шел на риск… на большой риск. Но в настоящей борьбе без риска, к сожалению, обойтись не всегда можно.

Направляясь уже к центру города, Лютц бросил остававшемуся стоять на месте Зоммеру:

— Так ты уходи. К фронту уходи. Своей жене все равно теперь ты ничем не поможешь.

Домой Зоммер вернулся собранный. Сонина мать варила картошку. Стала жаловаться, что нет хлеба и не на что купить — марок у Зоммера больше не было. Он не ответил. Грустно посмотрел ей в уставшие глаза и проговорил:

— Надо вам, мама (Зоммер теперь все время звал ее мамой), перебраться бы куда. В деревню, может. Я ухожу… к фронту или партизанить, в леса.

— Куда я уйду отсюда?.. Тут… Соня ведь тут.

Зоммер помялся и, убежденный, что Соню из гестапо не выпустят, сказал об этом старушке.

— Я тоже так считаю, — ответила, тяжело вздохнув, мать. — Да что делать-то?.. Мать… Материнское сердце от ребенка не оторвешь. Нет уж, останусь…

Но Зоммер и сейчас не ушел из города — им овладела идея добыть оружие. И он стал ходить по Пскову, выслеживая немецких солдат, офицеров. В этой слежке доходило у него до того, что, отбросив опасения, он подолгу сопровождал патрульных или одинокого офицера… Зоммеру все казалось, что вот-вот кто-нибудь встретится ему в тихой улочке и… Он сжимал в кармане тяжелую, еле вмещавшуюся в ладонь гайку и с наслаждением представлял, как врежется металл в череп гитлеровца. Как-то, блуждая, Зоммер прочитал на дверях открывшейся церкви листовку, написанную от руки, — сообщалось о налете советской авиации на Берлин, о холмском, смоленском и белоцерковском направлениях, где Красная Армия ведет ожесточенные бои с полчищами немецких оккупантов, о разгорающемся пламени партизанской войны в тылу врага.

И Зоммер потерял сон. Шпики уставали его преследовать. Однажды он забрел на вокзал. Тоскливо глядел на солдат, ехавших к фронту, а больше — на их оружие. После этого он снова оказался в центре. Долго стоял напротив Поганкиных палат, где квартировала теперь немецкая кавалерия. Пошел в сквер. Было уже под вечер. Сел на скамейку. Следил за проходившими военными. Вдруг увидел шагавшего под руку с молодой женщиной Фасбиндера. Зоммер встал. Пошел навстречу. Фасбиндер самодовольно смотрел вперед. Женщина оказалась лет двадцати, русская. Большие голубоватые глаза ее поразили Зоммера своей пустотой. Остановившись напротив, он поздоровался по-немецки с Фасбиндером. Барон ответил на приветствие немного смущенно… Девушка вдруг сказала:

— А я вас знаю. Вы были солдатом, вернее, красноармейцем и дружили с Соней. Я с ней вместе работала. — И через паузу: — Где она теперь?

Зоммер заметил, как на секунду в глазах ее  м е л ь к н у л  и н т е р е с, и его осенило: «Это же… наша! Ищет следы Сони!» От этой догадки Зоммера изнутри будто обожгло. Охваченный радостью, что напал на подпольщицу, он решил следить за ней и, дождавшись, когда она останется одна, спросить ее напрямую, как связаться с подпольем.

Фасбиндер заметил смену чувств в глазах Зоммера и, больше играя на его нервах, чем удовлетворяя любопытство своей партнерши, проговорил холодно:

— Эта Соня была большевичкой. Она скончалась в гестапо. — И к Зоммеру по-немецки: — Представляете, этих русских нельзя понять. Одна ведет себя, как вот эта, лояльно к нам… а другая… Представьте, с этой вашей подругой так и ушла от нас ниточка. И того, кто помог взять ее, потеряли… как в воду канул.

Гитлеровец смолк. Удивленно поглядел на Зоммера и, не понимая, чему он радуется, спросил уже по-русски, из уважения, видно, к даме:

— Вы где работаете? — И узнав, что Зоммер не работает: — Надо поступать, поступать. Немцу-колонисту стыдно не работать. Вы можете принести много пользы империи своим активным участием в нашей общей борьбе.

— Я нерешителен, господин Фасбиндер, — невесело засмеялся Зоммер, говоря уже по-русски. — Все присматриваюсь после той нашей с вами работы. Вот скоро начну работать. Постараюсь быть активным. Даю слово немца, что Родина меня еще вспомнит. — А сам при этом думал: «Ничего не прощу. За все будете платить мне кровью».

Фасбиндер улыбался. Похвалил его. Сказал, что он, обер-штурмфюрер, в нем не ошибся, что Зоммер настоящий немец и, наконец, что если имели бы все немцы такой дух, как у Зоммера, то кампания в России уже завершилась бы давно. Это он издевался над Зоммером, не иначе.

Раскланивались оба важно. Фасбиндер с женщиной пошел дальше. Зоммер же, дождавшись, пока они отойдут и скроются за прохожими, направился следом.

Выйдя из сквера, Фасбиндер с женщиной сел в свою машину и покатил. «Потерял», — подумал Зоммер и зашагал к Пскове́ — ему вбрела в голову мысль зайти к Морозовым, узнать, нет ли чего от Вали, и вообще посмотреть, что творится в их доме. И он пошел… И тут, не дойдя до дома Морозовых совсем немного, он увидел в глухом переулке быстро идущего навстречу невысокого, щупленького немца-солдата с автоматом в руках. Пальцы Зоммера впились в гайку. Он огляделся по сторонам — на улице никого не было. Занавешенные окна домиков слепо уставили на него свои бельма… Поравнялись эти два человека возле забора, за которым стояли какие-то сараи, а дальше торчали стены полуразрушенного кирпичного здания.

Зоммер со страшной силой ударил гитлеровца гайкой по черепу. Обхватив тут же руками падающее тело, перекинул немца через забор. Схватив автомат, перепрыгнул сам. Засунул оружие под рубаху и брючный пояс. Вышел, пробежав через двор, к соседнему переулку. Перескочил его. Направился вдоль забора, отыскивая в нем лаз. Думал: «Будут гнаться, не дамся!» Увидел на руке кровь. Сунув руку в карман, обтирал ее там и все ждал, что вот послышатся сзади окрики преследователей. Шел и думал, ощущая в себе и тревогу, и боль, и радость: «Эх, Сонюшка, не дожила! Вдвоем мы бы…» И не то что не мог сказать, что «мы бы», а и не хотел — знал: Сони уже нет, а ему теперь только бы вырваться отсюда, из города, а там… там бы он показал…

ИДЕТ ВОЙНА НАРОДНАЯ

Глава первая

Весна в псковских краях обычно ленивая. Правда, год на год не приходится. Но иной раз о ней так и хочется сказать: ни мычит, ни телится. В такую пору, кажется, ни до чего нет ей дела. Потом уж, словно спохватившись, забирает она все в свои руки. И, смотришь, зазеленел лес, луга покрываются травами. И вот уж в поле подымаются всходы, утопают в цветах поляны, перелески, а там, глядишь, и лето наступает. Сивеет рожь, кажут свои сережки овсы, лен цветет, гречиха манит к себе пчелку и разных букашек полакомиться светло-розовым наливистым цветом… И радует это глаз, и не замечаешь, как лето перевалило на жатву, и начинает крестьянин торопиться, спешить, ловить уходящее время. А времечко бежит, бежит, и все кажется, что не хватит его, чтобы собрать богатые плоды земли.

Так же медленно, как псковская весна, набирал силы и Чеботарев. Долго не спадал у него жар. Открывая глаза, видел перед собой Валю, ее отца. Но голову кружило, и Петр закрывал их снова, не веря тому, что видел. И забывался. Мучили кошмары.

Однажды, когда отряд был на «промысле», Петр так же открыл глаза. И впервые за время болезни затеплилось в них что-то осмысленное.

Валя сидела рядом, на подстилке из сухой травы. Увидав ее, Петр долго смотрел ей в лицо, а потом, сморщив невысокий, уходящий к темени бледный лоб так, что его прорезали три продольные складки, очень тихо, слабеньким еще голосом произнес: